вторник, 9 октября 2012 г.

Ю. Н. Вознесенская. Мои посмертные приключения. 7 глава.

Юлия Николаевна Вознесенская
"Мои посмертные приключения"
Глава 7
Позади остались золотистые облака Рая, и мы долгое время летели в голубой пустоте. Потом впереди заклубились грозовые тучи, и мы вошли в них, как входит самолет при посадке. Мне показалось, что под нами Земля. Справа и слева промелькнули мрачные, поросшие темным еловым лесом горы с голыми серыми вершинами, и мы влетели в узкое и глубокое ущелье. В нем было сумрачно и холодно. Хранитель осторожно приземлился на камни, спустил меня с рук, сложил крылья, и дальше мы пошли пешком.

Мы шли, а каменистая почва под ногами шла под уклон и опускалась все ниже и ниже, тьма вокруг нас сгущалась. Навстречу нам поплыли клочья смрадного желтого тумана.

— Куда мы идем? — спросила я в тревоге.
— Мы спускаемся под землю. Нам придется миновать провалы, ведущие в адские бездны. Держись за меня крепче, чтобы тебя не увлекло в глубины преисподней. Я должен довести тебя до границы области, назначенной для душ с нерешенной судьбой. Там мы с тобой и расстанемся, Аннушка.

Я покрепче ухватилась за ангельскую руку. Вскоре я увидела сквозь туман зияющий вход в огромную пещеру: из нее-то и сочился ядовитый желтый туман. У входа толпились старые знакомые — бесы. Увидев нас с Ангелом, они завопили, замахали лапами, но он грозно прикрикнул на бесов, и они откатились в сторону.

Мы вошли в пещеру. Там царила непроглядная темень, дорогу нам освещал только собственный свет Хранителя. Мимо нас деловито шмыгали бесы, недовольно хрюкали, но близко подходить не смели. Пещера была такой длинной, что дальний ее конец терялся во тьме, ангельский свет туда не доходил. Неровный каменный свод низко нависал над нами, так что Ангел почти касался его головой. Справа и слева отходили боковые ходы, некоторые полыхали изнутри багровым светом, из них несло удушливой вонючей гарью. Каменистый неровный пол под ногами полого опускался, иногда мы сходили по грубо высеченным в скале ступеням. Становилось все жарче, все темней, все тоскливей.

Хранитель свернул в какой-то из боковых ходов, и вскоре я с облегчением заметила, что пол под нашими ногами снова стал подниматься, а воздух как будто становился чище. Вскоре по серому пятну света впереди я поняла, что мы приближаемся к выходу из пещеры.

— Мы скоро выйдем на поверхность?
— Да. Но это не земная поверхность, а одна из пустынь ада. Запомни: ее надо пройти до конца и выйти к морю, пересечь его и там искать место, где пребывают души, которым дано поклоняться Господу и молиться: там ты обретешь надежду. Но для этого тебе надо идти и идти, ни в коем случае не впадать в отчаяние и неподвижность. Постарайся не утратить способность мыслить и действовать.

— Так для меня действительно есть надежда?
— Ты забыла Ольгу? Разве она не научила тебя надеяться?
— Я уже не знаю сейчас. Но я буду стараться, я буду помнить твои слова!
— Это будет очень трудно, Анна, но ты должна сохранить память и мысль, и в первую очередь — молитву. Ты еще помнишь, как ты молилась Богородице?

— Кому-кому?
— Божией Матери. У тебя в комнате висела Ее икона. Неужели ты уже не помнишь?
— Помню. Я говорила Ей: «Спокойной ночи!»
— А что перед этим?
— Ничего! — я очень удивилась ангельскому вопросу, я ведь в самом деле больше ничего не говорила, когда стояла вечером перед доской, на которой была нарисована красивая Женщина. Я не знала, кто Она была такая и почему я должна была с этой доской разговаривать.

Ангел замолчал и повел меня дальше. Подземный коридор становился все шире и шире, и вскоре мы вышли из-под земли на серый сумеречный свет. Мы остановились у выхода из пещеры, и я огляделась.

Перед нами расстилалась сумрачная и голая пустыня. Над головой нависали неподвижные тяжелые тучи, серый свет едва пробивался сквозь них и падал на каменистую равнину. Кое-где торчали голые черные скалы, похожие на гнилые зубы. Нигде не было видно ни кустика, ни травинки, между камнями почва была покрыта пеплом ржавого оттенка, воняло мокрой пылью, золой и кислой гарью. Негромкий унылый звук, похожий на зудение комара, плыл над этой пустыней.

Я хотела о чем-то спросить Хранителя и подняла к нему лицо: из его лучезарных глаз катились крупные слезы. Я тотчас забыла, о чем хотела спросить и спросила другое:
— Ты плачешь обо мне?
— Да, — ответил он. — Теперь я должен тебя покинуть.
— Ну что ж, иди, куда тебе надо. А куда идти мне? Туда? — я показала рукой на равнину, расстилавшуюся перед нами.

Ангел снова начал говорить о необходимости сохранить молитву и надежду. У меня разболелась голова. Я села на камень и ждала, когда он замолчит. Его слова назойливо звенели в ушах, но говорил он невнятно, и разобрать их становилось все труднее и труднее. Я охватила голову руками и постаралась его не слушать, и сама не заметила, как задремала.

Когда я очнулась, этот светящийся дылда все еще стоял передо мной, держа меня за руку и чего-то бормотал. Я вспомнила, что мы, кажется, пришли сюда вместе, но он мне определенно не нравился. И чего он ко мне привязался? А он все что-то говорил и говорил на своем птичьем языке, будто не видел, что я его не понимаю.

Наконец мне это надоело, я тихонько вынула свою руку из его руки и пошла от него в сторону черных скал. Он еще что-то гово рил мне вслед, но я не стала ни слушать, ни оглядываться. Мне хотелось уйти подальше, найти спокойное место, прилечь и уснуть. Я добрела до черной скалы, опустилась в песок и пепел у ее подножия и закрыла глаза.

Кажется, я опять уснула. Во всяком случае, когда я очнулась, мне показалось, что сумрак вокруг стал еще гуще. Надо подняться и идти куда-нибудь, поглядеть, нет ли поблизости жилья или дороги? Тело мое отяжелело от сна и плохо мне повиновалось, ноги едва слушались. Какая-то расслабленность охватила меня с ног до головы. Думалось тоже плохо, — мешал этот зудящий монотонный звук, заполнивший все пространство вокруг. Состояние было, как после тяжелого гриппа, а в груди ныла болезненная острая тоска, как будто внутри у меня завелась большая пиявка и сосет, сосет...

Я наметила вдалеке большую скалу с раздвоенной вершиной и пошла к ней, еле волоча ноги по рыжей каменистой земле. Не знаю, сколько времени я шла к ней, но мне показалось, что очень долго: по временам я теряла ощущение времени и самой себя и шла как бы в бессознательном состоянии, потом что-то прояснялось в уме, и тогда я снова видела перед собой намеченный черный двузубец и даже пробовала ускорить шаг. Наконец я добрела до скалы и остановилась перед ней в растерянности: а что же я должна делать теперь?

Когда-то в молодости я немного занималась альпинизмом, видимо, что-то осталось в памяти, какие-то инстинкты скалолазки: я безотчетно наметила трещины и уступы, по которым можно вскарабкаться на вершину, постояла-постояла да и полезла наверх. Скала была вулканического происхождения, ее выветрившаяся ноздреватая поверхность только на глаз казалась удобной для лазанья: местами она осыпалась, а края пещеристых углублений были остры, как края бутылок с отбитым горлом. Несколько раз из- под ног срывались камни, но сама я не свалилась ни разу и благополучно добралась до седловинки между острыми зубцами. Я выпрямилась, опираясь на один из них, и огляделась.

Позади я увидела страшной высоты каменную стену с разинутой пастью пещеры. Мне смутно припомнилось, что я была внутри этой пещеры и со мной было некое светящееся существо, суетливое и громкоголосое. Возвращаться туда мне не хотелось, и посмотрела в другую сторону. Но сколько я ни напрягала зрение, я ничего не могла разглядеть, кроме бескрайней рыже-серой пустыни с одиноко торчащими скалами. Я наметила как ориентир одну из них и, спустившись со скалы, пошла к ней.

Так я брела от скалы к скале не знаю сколько дней, очень долго. Есть мне не хотелось, да и нечего было тут есть, спать я боялась, только иногда падала от устал ости, лежала некоторое время без движения и мысли, а потом снова поднималась и тупо, упрямо заставляла себя идти, а куда и зачем — не знала сама.

Однажды все изменилось. Мрачные скалы сблизились и превратились в стену неприютных гор с узкими туманными ущельями между ними: из ущелий тянуло холодом. «Может быть, впереди вода?» — подумалось мне, и я пошла чуть быстрее.

Холод становился сильнее, сквозняки из ущелий пронизывали меня насквозь, я замерзала на ходу, но зато тоскливый зудящий звук, изводивший меня столько времени, теперь заглушался завываниями ветра в скалах. Я выбрала наугад одно из ущелий и пошла по нему. Тропы не было, но под ногами угадывалось русло пересохшего потока: острые обломки лавовых пород сменились обкатанными валунами. Идти по ним было нелегко, приходилось перепрыгивать с камня на камень, а тяжелое тело меня не слушалось, и я то и дело проваливалась в щели между камнями.

По мере того, как поднималось сухое русло, ветер стихал, и наконец, затих совсем. Ущелье кончилось, выведя меня в распадок между двух темных хребтов, вершинами уходивших за тучи.

В абсолютной тишине передо мной лежало застывшее горное озеро, промерзшее насквозь: даже видны были черные валуны на его дне. На поверхности льда я увидела множество темных фигур, которые сначала приняла за разбросанные по льду большие камни: подойдя к берегу, я разглядела, что это не валуны, а вмерзшие в лед неподвижные тела людей, тысячи и тысячи мертвых тел мужчин и женщин.

Я постояла в нерешительности на берегу, а потом осторожно спустилась на скользкий лед. Ближе всех ко мне ничком лежала молодая женщина; ее рыжие крашеные волосы были откинуты на спину, виднелось белое ухо с большой пластмассовой серьгой и часть пухлой, грубо нарумяненной щеки. Я нагнулась и тронула ее за плечо, и, к моему удивлению, она повернула голову и посмотрела на меня одним глазом, вокруг которого расплылись тушь и зеленые тени.

— Тебе что, места не хватает?.. — спросила она тихим сиплым голосом. Я увидела, что шея у нее неестественно вытянута, а на шее ридна глубокая синяя борозда, — след от веревки? Я попыталась ее поднять, но тут же поняла, что это невозможно: вся mhfm часть ее тела превратилась в лед и сплавилась в одно целое со льдом озера.

— Не тронь меня, уйди... Отойди подальше и ложись. Места всем хватит. Ложись и ни о чем не думай. Здесь конец всему. Ложись...

Я оставила ее лежать и пошла дальше, разглядывая вмерзшие в лед фигуры. Чем дальше я отходила от берега, тем больше встречала полностью превратившихся в лед людей. Но некоторые еще были способны разговаривать. Они открывали глаза, медленно поворачивали головы и следили за мной. Вокруг шелестели их слабые голоса:
— Не ходи тут, не тревожь нас... Ложись и спи... Оставайся с нами... Все кончено... Только здесь желанный покой... Некуда больше идти...

Да, здесь хорошо, здесь нет ни воющего ветра, ни противного, нагоняющего тоску зудения. Но почему это мне некуда больше идти? Я знаю, что мне надо идти, и я буду идти.

С трудом отрывая примерзающие ко льду босые ноги, я повернула к берегу. Голоса вокруг разочаровано зашуршали:
— 3-з-ря уходиш-ш-шь... Вернис-с-сь...

Выбравшись на берег, я пошла к стене черных скал. Я не помнила, с какой стороны вышла к озеру, и мне было все равно, куда идти, но от этого озера надо было убираться подальше, это сознавал даже мой сонный заледеневший разум.

Я тащилась вдоль черной стены уродливых скал, ища выхода. Мне почудилось какое-то движение на озере. Оглянувшись, я увидела, что на льду появились два странных огромных валуна. Они двигались от тела к телу, а после них оставался пустой лед. Мне показалось, что они направляются в мою сторону, и что-то в их движении мне показалось угрожающим. Я стояла и старалась понять угрозу, а они ползли ко мне. Вскоре их стало видно во всех подробностях: это были два чудовищных слизняка из темного льда с безобразными рыбьими мордами и выпученными немигающими глазами. Проползая по телам вмерзших в лед людей, они вбирали их в себя и становились все толще и толще.

Бежать я не могла, но и стоять на месте мне совсем не хотелось. Я отвернулась от них и пошла к скалам, уже не замедляя шага. Чтобы двигаться скорее, я стала на ходу размахивать руками. Я не оглядывалась, но слышала за спиной ледяное шуршание, какое бывает, когда по реке идет шуга — мелкий оско лочный лед.

Искать ущелье, по которому я пришла сюда, было уже некогда, и я свернула в первое же, какое смогла различить среди скалистых пиков.
Мне повезло: как только я завернула за угол, я увидела широкую грунтовую дорогу, идущую довольно круто вниз. Вскоре холодное дыхание озера осталось позади, идти стало легче.

Через некоторое время мне навстречу стали попадаться одинокие путники. Лица у них были сонные, а глаза пустые, как окна с выбитыми стеклами. Они шли, опустив головы и волоча ноги, молча обходили меня, старательно избегая встречаться со мной взглядом.

Только один из них остановился и спросил:
— Далеко ли до Озера отчаяния?

Я ответила, что как раз иду оттуда и что ходить туда не стоит, — это опасное и гиблое место.
— Глупая! Ты не знаешь, ОТКУДА мы идем! — и он побрел дальше.

Через какое-то время я снова вышла на равнину, скалы остались позади и вдали стала различима черная лента, похожая на мокрое асфальтовое шоссе, и множество суетившихся возле людей. Я ускорила шаг, и вскоре грунтовая дорога подошла к строящейся дороге. Покрыта она была не асфальтом, а грубо обтесанными okhrj`lh черной лавы. Люди, похожие на заключенных-доходяг, строили эту дорогу. Одни обтесывали молотками и зубилами квадратные черные плитки, другие подтаскивали их на носилках к дороге, третьи укладывали их и вбивали большими молотками в полотно дороги. Стучали молотки, грохотали камни, сбрасываемые с носилок, раздавались грубые начальственные окрики присматривающих за ходом работ.

— Куда ведет эта дорога? — спросила я строителей.
— К Озеру отчаяния.
— А откуда она идет?
— От Озера отчаяния.

Я махнула рукой на этих идиотов и отправилась по дороге.

Ступать по гладким плиткам было, конечно, легче, чем по камням и песку с золой. Много дней мне никто не встретился, никто не догнал меня, все время я шла одна и одна. Наконец, вдали я опять увидела людей, суетившихся у конца черной дороги, обрывавшейся прямо в пустыню: опять одни подтаскивали камни на носилках, другие их укладывали, а в стороне обтесывали зубилами и молотками каменные плитки.

— Куда ведет эта дорога? — спросила я.
— К Озеру отчаяния, — был ответ. Кольцевую они строят, что ли? К Озеру отчаяния мне идти совсем не с руки, а больше ни в ту, ни в другую сторону по дороге никуда не придешь. Меня это так раздражало, что захотелось набрать камней и швырять ими в тупоголовых строителей, пока не поумнеют и не научатся отвечать на вопросы умных людей. Я сдержалась, потому что их было больше.  Но я придумала, как всех перехитрить. Я вернулась по дороге примерно до середины, где не было строителей и меня никто не мог увидеть,- а потом сошла с нее и отправилась прямиком через пустыню, как шла до того — от одной торчащей скалы до другой.
Решение было правильным. Шла я долго, как мне показалось, несколько дней, но вот однажды на горизонте я увидела низкие серые строения вроде бараков и заспешила к ним. Это был настоящий барачный город, раскинувшийся на всю ширину степи.

Подойдя к его окраине, я увидела множество низких колодцев из грубого камня и вспомнила, что уже очень давно не пила воды и не умывалась. Я подошла к одному из них, но когда до него оставалось несколько шагов, над краем колодца мелькнула рука, и в меня полетел камень. Я едва от него увернулась.

Подойдя осторожно к следующему колодцу, я издали крикнула:
— Эй! Есть тут кто-нибудь?

Вместо ответа в меня опять полетели камни: видно, у обитателя колодца внутри был припасен целый арсенал булыжников, он швырял их не переставая.
— Брось кидаться камнями, слышишь? Мне ничего от тебя не надо, я только хочу спросить...

Камни полетели чаще, и один из них угодил мне в ногу. Я почувствовала сильную боль, а поглядев на ушибленную голень, уви дела, что в месте удара появилось черное пятно. Я поспешила убраться прочь.

Проходя мимо других колодцев уже на безопасном расстоянии, я замечала, что их обитатели следят за мной, осторожно высовывая головы над стенами своих укрывищ.

Я подошла к первым баракам города. Они были из серого камня, без окошек, с дырами вместо дверей... Они показались мне нелепыми, потому что у них не было крыш. Но стены все-таки были. Там можно было спрятаться от чего-то страшного снаружи. Я хотела найти пристанище в одном из бараков, но все они были переполнены. Люди в них жили какие-то очень недобрые, меня отовсюду прогоняли.
— Иди, иди отсюда! Мест нет! — завидев меня, кричали они. Я просилась войти и плакала, но никто меня не пожалел и не впустил.

Потеряв надежду войти, я прислонилась к наружной стене первого попавшегося барака и закрыла глаза. Хорошо было хотя бы спиной чувствовать какое-то укрытие после долгих блужданий по пустой равнине. И я уснула.

Над моей головой взревел диким голосом кто-то огромный и свирепый. Я в ужасе проснулась. Это уже потом я узнала, что это был не зверь и не демон, а обычный гудок на работу.

Из бараков стали выползать темные дяденьки и тетеньки. Потом появились злобные мужики, по виду начальники. У них в руках были железные дубинки. Они начали кричать и сгонять всех в колонны.
— А ты чего тут расселась?

Я не заметила, как один из начальников вышел на меня из-за барака. Я не успела подняться, а он огрел меня дубинкой по плечу.
— Давай, давай, шевелись!
— Я ведь не здешняя...
— Что-о?! Я те покажу нездешнюю! А ну, давай в колонну! Бы-ы... стр-р-р-о!

Он меня палкой еще и по спине ударил. Я решила, что надо послушаться и встать в строй. А вообще-то отсюда надо тикать, и как можно скорее. Я сообразила, что попала в какую-то зону или лагерь. Откуда мне известно это слово, я не могла вспомнить, но знала, что в зоне одни люди работают и называются «заключенными», а другие, которые ими командуют, называются «начальниками». Есть еще «охранники» с дубинками. Это неправильное название, ведь они не охраняют заключенных, а стерегут их, чтобы не разбежались. Но я-то все равно убегу...

Я встала в строй, куда мне дубинкой указал охранник. По команде колонна нас двинулась по лагерным переулкам к выходу из города.

Я поняла, что гонят нас на работу, и обрадовалась. Работа — это когда что-то делаешь, что тебе говорят, а потом за это что- нибудь получаешь. Например, еду или одежду. Думать на работе не надо. Думает тот, кто командует. Думать вообще тяжело, от этого у меня болит голова. Но приходится это делать, а то и пропасть можно. Когда думаешь, в голову приходят мысли. От мыслей можно узнать, как сделать, чтобы тебя не били.

Пригнали нас на строительство дороги. Дорога — это где ходят и ездят. Меня поставили в пару с одной толстой тетенькой и дали носилки. Мы носили каменные плитки. Тетенька на меня ругалась, только я не понимала, за что. Я ведь очень старалась работать хорошо, потому что думала, что мне за это что-нибудь дадут.

А тех, кто ленился, охранники били палками очень больно. У них палки были с крючками, и эти крючки выдирали из людей куски их мяса. Я не хотела такого, и когда близко был какой-нибудь охранник, я говорила тетеньке: «Давай стараться работать хорошо, чтобы нас не били!» А она шла сзади и все время толкала меня в спину носилками. Она думала, что я такая глупая и не понимаю, что это она толкает меня в спину. А я догадалась. Она была ленивая и злая. Но я все терпела, чтобы охранники думали, что мы хорошие и хорошо работаем.

Еще у нас был перерыв для отдыха, называется «перекур». Почему так, я не знала, потому что никто тут не курил. Курить — это когда изо рта вкусный дым идет.

Мы закончили работу по гудку. Нас построили в колонну и повели в город. Мне очень повезло: меня загнали в барак вместе со все ми. Я села в уголочек, чтобы никому не мешать и чтобы меня опять me выгнали на улицу. Но я все равно мешала, потому что меня толкали и говорили подвинуться. Здесь всегда все всем мешали. Какой-то дядя ходил взад-вперед по бараку и все время наступал мне на ноги. Я их поджала под себя, чтобы не наступал.

Теперь все было почти совсем хорошо. У меня были постоянная работа и жилье. Меня тоже били, конечно, но не так часто, как других. Это сначала было очень больно и страшно, когда у тебя вырывают крючком кусочек тела. Потом я увидела, что все снова зарастает, и перестала так бояться. К боли тоже можно привыкнуть.

Я пыталась поговорить с людьми, хотя тут не разговаривали, а только ругались. Но я слушала ругань и думала, и все равно все поняла про наш город.

Правят этим городом и вообще всем этим миром «хозяева». Они не такие как мы, они — другие. Очень страшные. Они появляются иногда над дорогой или над бараками, и тогда все стихает. Люди закрывают голову руками и бросаются на землю. Каждый боится, что это его сегодня схватят. На меня хозяева ни разу не нападали, я всегда хорошо пряталась: я не падала на землю, а становилась ли цом к стене и закрывала глаза — вот они меня и не увидели ни разу!

Хозяева очень жадные, они не дают нам ни еды, ни питья, а это очень хорошо, это вкусно — есть и пить. Зато сами хозяева едят.

Едят они нас. Если повезет, то оторвут только кусочек, а не повезет — сожрут без остатка. Кого едят — те кричат, а остальные стоят вокруг и смотрят: они уже не боятся, ведь обычно за раз съедают только одного барачника.

Кроме хозяев, в город еще гости прилетают. Эти — хорошие. Это такие большие белые птицы, они приносят хлеб и бросают его сверху. Тут все кидаются и начинается свалка. Кому хлеб достался, тот старается его сберечь, чтобы на подольше хватило. Убежит и съест его в сторонке. Хлеб этот, наверно, очень вкусный и полезный: кто его съест, тот потом такой веселый ходит и светлеет всем телом. Другие ему завидуют и ненавидят. А он огрызается и потом опять становится как все.

А дорогу мы строим так. Сначала укладываем плиты в одну сторону, а потом идем на другой конец дороги. Там совсем другая работа, полегче. С того конца мы дорогу разбираем. Разбиваем плиты кувалдами, осколки складываем на носилки и уносим далеко в пустыню. Потом все меняется местами: на этом конце начинают дорогу строить, а на том — разбирать. Это хорошая работа, она никогда не кончится. Без работы скучно.

Во время работы нами командуют старшие душееды. Они такие же, как мы, только темнее и толще. Они потому толстые, что тоже научились нас есть. Хозяева кого-нибудь сгрызут, а объедки оставляют старшим. Поэтому старшие душееды не боятся, а любят хозяев. Когда хозяева прилетают, они всегда радуются и бегут их встречать. Некоторые старшие со временем так раздуваются и чернеют, что сами становятся похожими на хозяев, а не на людей.

А люди все время ссорятся и дерутся между собой. Иногда они до того разозлятся, что вцепляются зубами друг другу в тело. Неко торые ссорятся нарочно, чтобы оторвать в драке кусочек другого и сожрать его. Со временем такие становятся душеедами, только не старшими, а дикими.

Дикие душееды не работают и не живут в бараках. Они собираются в стаи и рыскают по городу и пустыне. Если встретят одинокую душу — тут же. нападут и растерзают. Вот поэтому надо все время быть со всеми вместе, чтобы не съели.

Случайно я узнала очень важную вещь. Все люди делятся на два сорта: те, кто ест других, и те, кого едят другие. Я отношусь ко вторым. Однажды во время работы хозяева разорвали над дорогой какую-то душу. К моим ногам упал кусочек. Я на него поглядела и отвернулась. А моя напарница бросилась к нему, схватила и съела. Она стала очень злая на меня и сказала, что меня все равно съедят другие. Пускай лучше съедят. Я не могу съесть такое. Вот если бы кусочек того хлебушка, который падает с неба! Но хлебушка мне никто не дает. Я ни разу кусочка не пробовала, только слышала, как он пахнет. Очень хорошо пахнет. Солнышком.

Некоторые души не хотят жить со всеми людьми. Они бросают работу и уходят из города. Но это не душееды, они сами душеедов боятся. Они строят себе сами барак на одного человека и живут в нем. Я таких видела, когда подходила к городу. В меня тогда еще камень бросили. Больно было.

Жить скучно. Людей много. Злые все. Хлебушка никто не дает. Меня часто бьют и кусают. Съедят, наверно, скоро. Я слышала, что есть такое место, где никто не кричит, не ссорится и не жрет друг друга. Это какое-то озеро. Вот бы узнать туда дорогу!

Это случилось во время работы. Старший душеед приказал отдыхать. Мы с тетенькой поставили носилки на землю. Она прилегла, а я стояла рядом и глядела в небо. Просто так. Появилась большая белая птица. Она сделала над нами круг, и вдруг к моим ногам упал большой круглый белый хлеб! Я оглянулась. Вокруг все спали. Тогда я осторожно подняла хлеб и стала его есть. Как это было вкусно! Он был теплый, от него пахло солнышком. Но я успела отъесть только краешек. Так жалко, надо было спешить! Не успела я проглотить разжеванный кусочек, как проснулась моя напарница и с криком набросилась на меня. Она вырвала хлеб из моих рук и отшвырнула его в сторону. «Это отрава! — кричала она. — Не смей тут заразу разводить!»

Я хотела подобрать свой хлеб, но на него уже набросились другие барачники, и скоро от моего хлебушка не осталось ни кусочка — все расхватали. Я заплакала от обиды: ведь это же был мой хлеб!

Но назавтра белая птица опять прилетела и снова сбросила мне хлеб. Я его схватила и убежала в сторону от дороги, упала на пе сок, прикрыла его своим телом и так съела весь без остатка.

С этого момента все начало изменяться в моей жизни. Главное, я сама стала меняться. Прояснилось в голове, прибавилось силы. Я начала думать и даже вспоминать. До этого думать я могла только о том, что у меня перед глазами. Если я на человека не смотрела, то он для меня как будто не жил. А теперь я вспомнила много такого, о чем позабыла. И вовсе не всегда я жила в этом городе, не всегда строила и разрушала эту дорогу. Мне вспомнилось, что я долго шла по пустыне, потому что должна была куда-то придти. Только вот куда?

Белая птица начала каждый день приносить мне этот чудесный белый хлеб. От него у меня не только в голове прояснялось, но и сама я начала светлеть. Это было очень хорошо. Я заметила, что душееды не любят светлые тела, они им не по вкусу.

Мое посветление заметила напарница. Она стала на меня плеваться и ругать нехорошими словами. Потом она так рассерди лась, что бросила носилки и ушла. Больше я ее не видела. Вместо нее мне дали другого напарника.

Он был длинный, худой и с огромными оттопыренными ушами. Я и прозвала его Лопоухим. Он не обижался. Он все время ныл: «Мне плохо... Мне очень плохо... Мне хуже всех...» Но злым он не был. Он с завистью смотрел, как я ем свой хлеб, но ни разу не отнял ни кусочка. Сил у него не было, и работал он плохо. Чтобы он мог тащить со мной носилки, приходилось класть на две плиты меньше, чем носили мы с прежней напарницей. Но мне с ним работалось спо койно. Я старалась, чтобы нашу хитрость не заметили душееды- начальники.

Но они, конечно, в конце концов это увидели и объявили, что Лопоухий в ближайшее время будет съеден. Я испугалась за него и стала думать, как ему помочь? Я не хотела нового напарника.

Я решила Лопоухого немного подкормить. Когда белая птица опять сбросила мне хлеб, я его отдала Лопоухому, а сама стояла рядом и, пока он ел, отгоняла барачников. Он съел весь хлеб без остатка и вопросительно посмотрел на меня.
— Больше нет. Потом еще будет.

Он отвернулся и молча пошел к нашим носилкам. Даже спасибо не сказал.

Когда мы несли уже последние в этот день носилки с плитами, я почувствовала опасность и незаметно огляделась. Два старших душееда-охранника стояли в стороне и глядели на нас, о чем-то переговариваясь.

— Ты! — ткнул в меня дубинкой один из них. — Оставь носилки и иди строиться. А ты оставайся на месте! —Лопоухий послушно ос тановился.
— Бросай носилки и беги в колонну! — шепнула я ему. Он поглядел на меня, похлопал своими выпученным глазами и с визгом бросился к строящейся колонне. Ему удалось смешаться с толпой.

Душееды разъярились и набросились на меня, размахивая дубинками. Они избивали меня и рвали мое тело железными крю чьями. Я пыталась защитить руками хотя бы голову. Они принялись пинать и топтать меня ногами, и я скоро перестала себя помнить.

Когда я очнулась, я услышала отчаянный крик Лопоухого:
— Не отдам! Прочь отсюда, собаки! Не дам ее грызть! Она хорошая!

Открыв глаза, я увидела, что Лопоухий .стоит надо мной, в руках у него ручка от наших носилок, и он ею отгоняет от меня диких душеедов. Я поняла, что лагерные душееды побрезговали меня жрать и бросили валяться на дороге, а вот теперь дикие сбежались на падаль. Но какой молодец Лопоухий, что не бросил меня! Вот только за сломанные носилки придется теперь отвечать... Бить будут.

Я приподнялась, и тут душееды увидели, что я для них несъедобна, — слишком светлым стало за это время мое тело от небесного хлеба. Лопоухий протянул руку и помог мне встать. Душееды отступили. Сев недалеко от нас, они подняли головы и завыли.

— Ты опять живая стала, как хорошо! — сказал Лопоухий и погладил мое плечо тощей рукой. — Пойдем скорей в лагерь, может быть, нас еще пустят в барак,, Здесь страшно.
— Ни в какой лагерь и ни в какой барак мы не вернемся! Мы уходим отсюда. Палку свою прихвати с собой — пригодится в дороге.

Лопоухий завыл, как голодный душеед.
— Ты чего воешь?
— Стра-а-ашно!
— Тогда возвращайся один. Я ухожу!

Я подняла то, что осталось от наших носилок и начала их доламывать: для того, что я задумала, нужен был строительный материал. Жаль, что инструменты барачники уносили после работы в лагерь. Лопоухий дурак не догадывался мне помочь, а стоял, наблюдая за моей работой, и хлопал глазами.

Взвалив на плечо разломанные на доски носилки, я повернулась и решительно зашагала в сторону поселка отшельников. Позади раздался душераздирающий вой с подвсхлипываниями. Я знала, что вернусь, если Лопоухий не пойдет за мной, но мне так этого не хотелось!

Я шла не оглядываясь, но слышала, что его скулеж не отстает от меня. Через некоторое время я приостановилась, чтобы он мог меня догнать: еще струсит идти один и повернет к баракам.

Он поравнялся со мной и взял меня за руку. Другой рукой он волок по земле палку от носилок.
— Давай вернемся в лагерь!

Тьфу ты! Я покрепче сжала его руку и потащила за собой.
Мы подошли к первым каменным колодцам, и оттуда полетели камни и вопли: «Уходите! Здесь все занято!» Ну и ладно. Такое-то убежище мы и сами себе построим, даже еще лучше.

Мы прошли весь поселок отшельников и вышли в открытую пустыню. Я нашла подходящую скалу, возле которой на земле было достаточно обломков, и сбросила свою ношу.

— Вот здесь будем жить! — сказала я Лопоухому.
— Стра-а-ашно!
— Чего тебе страшно, дурачок?
— Придут. Съедят.
— Не трусь, со мной не съедят! — я похлопала его по плечу с покровительственным видом. — Мы построим хороший дом, и они до нас не доберутся. А теперь начинай носить камни, выбирай какие побольше.

Учить таскать камни его не надо было, в лагере научился. Он даже умел выбирать ровные обломки, которые было удобно уклады вались друг на друга. Это было очень важно, чтобы они ложились плотно. Дом у нас должен быть крепкий, чтобы любое нападение выдержал. Тут ведь кругом опасность!

[ Cкачать всю книгу ]
www.truechristianity.info/
Автор: на
Ярлыки:

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Подписаться на: Комментарии к сообщению (Atom)